Неточные совпадения
— Слава богу! не видали, как и день кончился! — сказал бригадир и, завернувшись
в шинель,
улегся спать во второй раз.
Но все это именно только мелькало, не
укладываясь в определенные формы и не идя далее простых и не вполне ясных афоризмов.
Было свежее майское утро, и с неба падала изобильная роса. После бессонной и бурно проведенной ночи глуповцы
улеглись спать, и
в городе царствовала тишина непробудная. Около деревянного домика невзрачной наружности суетились какие-то два парня и мазали дегтем ворота. Увидев панов, они, по-видимому, смешались и спешили наутек, но были остановлены.
О матери Сережа не думал весь вечер, но,
уложившись в постель, он вдруг вспомнил о ней и помолился своими словами о том, чтобы мать его завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.
Дорогой,
в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же как
в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал
в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами,
в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще
в то время как
укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Он чувствовал, что
в глубине его души что-то устанавливалось, умерялось и
укладывалось.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал
в ночное; потом слышал, как солдат
укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут
в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
В обоих случаях самые условия определены; но у нас теперь, когда всё это переворотилось и только
укладывается, вопрос о том, как
уложатся эти условия, есть только один важный вопрос
в России», думал Левин.
Несмотря на уверения старосты о пухлявости сена и о том, как оно
улеглось в стогах, и на его божбу о том, что всё было по-божески, Левин настаивал на своем, что сено делили без его приказа и что он потому не принимает этого сена зa пятьдесят возов
в стогу.
«Странное состоянье!» — сказал он и придвинулся к окну глядеть на дорогу, прорезавшую дуброву,
в конце которой еще курилась не успевшая
улечься пыль, поднятая уехавшей коляской.
Всё успокоилось:
в гостиной
Храпит тяжелый Пустяков
С своей тяжелой половиной.
Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На стульях
улеглись в столовой,
А на полу мосье Трике,
В фуфайке,
в старом колпаке.
Девицы
в комнатах Татьяны
И Ольги все объяты сном.
Одна, печальна под окном
Озарена лучом Дианы,
Татьяна бедная не спит
И
в поле темное глядит.
Я вскочил на четвереньки, живо представляя себе ее личико, закрыл голову одеялом, подвернул его под себя со всех сторон и, когда нигде не осталось отверстий,
улегся и, ощущая приятную теплоту, погрузился
в сладкие мечты и воспоминания.
В маленьком мальчике постепенно
укладывалось огромное море.
У соседей
улеглись, — подумал он, не видя света
в давешней щелочке.
Он
улегся в темноте и долго вздыхал и охал; наконец захрапел, а я предался размышлениям, которые во всю ночь ни на одну минуту не дали мне задремать.
Базаров явился к нему на другой день, часов
в восемь. Он успел уже
уложиться и выпустить на волю всех своих лягушек, насекомых и птиц.
Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался наконец из удерживавших его объятий и сел
в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, — и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль
улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу, поплелся назад
в свою каморку; когда старички остались одни
в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, — Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком на крыльце, опустился на стул и уронил голову на грудь.
«Впали
в детство», — определил Самгин, входя
в столовую, определил и поморщился, — ссора стариков не
укладывалась в эти легкие слова.
В пекарне колебался приглушенный шумок, часть плотников
укладывалась спать на полу, Григорий Иванович влез на печь,
в приямке подогревали самовар, несколько человек сидело за столом, слушая сверлящий голос.
Варвара как-то тяжело, неумело
улеглась спиною к нему; он погасил свечу и тоже лег, ожидая, что еще скажет она, и готовясь наговорить ей очень много обидной правды.
В темноте под потолком медленно вращались какие-то дымные пятна, круги. Ждать пришлось долго, прежде чем
в тишине прозвучали тихие слова...
Говорила она то же, что и вчера, — о тайне жизни и смерти, только другими словами, более спокойно, прислушиваясь к чему-то и как бы ожидая возражений. Тихие слова ее
укладывались в память Клима легким слоем, как пылинки на лакированную плоскость.
Он перестал развертывать мудрость свою потому, что пригласили к столу, но через некоторое время за столом снова зазвучал его внушительный голос, и
в памяти легко
укладывались его фразы.
—
В конце концов — все сводится к той или иной системе фраз, но факты не
укладываются ни
в одну из них. И — что можно сказать о себе, кроме: «Я видел то, видел это»?
Слушая, как рычит, приближаясь, гром, Клим задумался о чем-то беспредметном, что не
укладывалось ни
в слова, ни
в образы.
В конце зимы он поехал
в Москву, выиграл
в судебной палате процесс, довольный собою отправился обедать
в гостиницу и, сидя там, вспомнил, что не прошло еще двух лет с того дня, когда он сидел
в этом же зале с Лютовым и Алиной, слушая, как Шаляпин поет «Дубинушку». И еще раз показалось невероятным, что такое множество событий и впечатлений
уложилось в отрезок времени — столь ничтожный.
Самгин возвратился
в столовую, прилег на диван, прислушался: дождь перестал, ветер тихо гладил стекла окна, шумел город, часы пробили восемь. Час до девяти был необычно растянут, чудовищно вместителен,
в пустоту его
уложились воспоминания о всем, что пережил Самгин, и все это еще раз напомнило ему, что он — человек своеобразный, исключительный и потому обречен на одиночество. Но эта самооценка, которой он гордился, сегодня была только воспоминанием и даже как будто ненужным сегодня.
«Почему мои мысли
укладываются в чужие, пошлые формы? Я так часто замечаю это, но — почему не могу избегать?»
Анфиса. Правда! (Читает.) «Кажется, этого довольно. Больше я ждать не могу. Из любви к вам я решаюсь избавить вас от неволи; теперь все зависит от вас. Если хотите, чтоб мы оба были счастливы, сегодня, когда стемнеет и ваши
улягутся спать, что произойдет, вероятно, не позже девятого часа, выходите
в сад.
В переулке, сзади вашего сада, я буду ожидать вас с коляской. Забор вашего сада, который выходит
в переулок,
в одном месте плох…»
Любите его, помните
в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, — тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову… — сказал он,
улегшись опять покойно на диване.
С летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо и постепенно
укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу.
Вопрос, что он будет делать
в семейном быту, уж
улегся, разрешился сам собою. Ему пришлось посвятить ее даже
в свою трудовую, деловую жизнь, потому что
в жизни без движения она задыхалась, как без воздуха.
Но Илья Ильич не слушал его: он, подобрав ноги под себя, почти
улегся в кресло и, подгорюнившись, погрузился не то
в дремоту, не то
в задумчивость.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его
в сад. Там, сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру
уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал
в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
— Следовательно, двое, и вот шестьдесят лет, со всеми маленькими явлениями,
улеглись в эту теорию. И как ловко пришлось! А тут мучаешься, бьешься… из чего?
Так они и сделали. Впрочем, и Райский пробыл
в Англии всего две недели — и не успел даже ахнуть от изумления — подавленный грандиозным оборотом общественного механизма жизни — и поспешил
в веселый Париж. Он видел по утрам Лувр, а вечером мышиную беготню, веселые визги, вечную оргию, хмель крутящейся вихрем жизни, и унес оттуда только чад этой оргии, не давшей
уложиться поглубже наскоро захваченным из этого омута мыслям, наблюдениям и впечатлениям.
— О, какая красота! — шептал он
в умилении. — Она кстати заснула. Да, это была дерзость рисовать ее взгляд,
в котором
улеглась вся ее драма и роман. Здесь сам Грёз положил бы кисть.
Когда они вошли
в гостиную, на них захрипела моська, но не смогла полаять и, повертевшись около себя, опять
улеглась.
Он был
в их глазах пустой, никуда не годный, ни на какое дело, ни для совета — старик и плохой отец, но он был Пахотин, а род Пахотиных уходит
в древность, портреты предков занимают всю залу, а родословная не
укладывается на большом столе, и
в роде их было много лиц с громким значением.
Он медленно ушел домой и две недели ходил убитый, молчаливый, не заглядывал
в студию, не видался с приятелями и бродил по уединенным улицам. Горе
укладывалось, слезы иссякли, острая боль затихла, и
в голове только оставалась вибрация воздуха от свеч, тихое пение, расплывшееся от слез лицо тетки и безмолвный, судорожный плач подруги…»
В романе
укладывается вся жизнь, и целиком, и по частям.
Я тоже
улегся в свою, но
в большом волнении.
Пробили зорю, сыграли гимн «Коль славен наш Господь
в Сионе», и матросы
улеглись.
Казалось, все страхи, как мечты,
улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался
в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились
в голове при воспоминании о Франции. «
В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там,
в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя
в ту сторону, где дед указал быть испанскому берегу.
Зеленый, спавший
в одной комнате со мной, не успел
улечься и уснул быстро, как будто утонул.
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта
улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались
в одну утомительно-однообразную массу годов.
Я с Фаддеевым
укладывался у себя
в каюте, чтоб ехать на берег; вдруг Крюднер просунул ко мне голову
в дверь. «Испанцы едут», — сказал он.
И страх, и опасность, и гибель — все
уложилось в одну эту минуту!
Так кончилась эта экспедиция,
в которую
укладываются вся «Одиссея» и «Энеида» — и ни Эней, с отцом на плечах, ни Одиссей не претерпели и десятой доли тех злоключений, какие претерпели наши аргонавты, из которых «иных уж нет, а те далече!»
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки
улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь
в спальне у теток и Катюша
в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была
в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.